— Мы не знаем ничего, Зейн.

Стук прекратился, Тэлли прижала палец к губам. Чрезвычайникибыли не только невероятно сильны, но еще обладали острейшим слухом, как хищныезвери.

Вдруг ослепительный свет хлынул в щель. По комнатушке дикозаплясали тени, перед глазами у Тэлли замелькали светящиеся точки, в ноздриударил запах плавящегося металла. Режущий инструмент с шипением пережигалцепочку. Еще несколько секунд — и чрезвычайники войдут внутрь будки.

— Вместе, — прошептала Тэлли и, протянув Зейнуодну капсулу, сделала глубокий вдох и положила вторую на язык.

По рту расплылась горечь. Вкус чем-то напоминал раскушеннуюкосточку винограда. Тэлли проглотила капсулу, и у нее в горле осталсякисловатый привкус.

— Пожалуйста, — тихо, умоляюще проговорилаона. — Сделай это вместе со мной.

Зейн вздохнул и проглотил капсулу, скривившись от горечи.Глядя на Тэлли, он покачал головой.

— Это может быть очень и очень глупо, Тэлли.

Она попробовала улыбнуться.

— По крайней мере, эту глупость мы совершили вместе.

Она потянулась к нему, обвила рукой его шею и поцеловалаего. Дэвид не пришел, чтобы спасти ее. Он или умер, или ему было все равно, чтос ней и как. Он уродец, а Зейн красавец и умница, и он сейчас рядом с ней.

— Теперь мы нужны друг другу, — сказала Тэлли.

Их поцелуй еще не закончился, когда в будку ворвалисьчрезвычайники.

А поцелуи — удел лучше,

Чем мудрость.

Э.Э Каммингс «Ибо чувство важнее»

Ночью ударили первые заморозки. Голые ветви покрылись инеем,и деревья заблестели, как стеклянные. Глянцевые черные линии ветвей протянулисьза окном, разрезали небо на маленькие кусочки с острыми краями.

Тэлли прижала руку к окну, и холод от стекла перетек в ееладонь. От мороза послеполуденный воздух стал чище и прозрачнее. «Он такой жехрусткий, как корочка наста на ветках», — подумала Тэлли. Чистота воздухаи ясность мира за окном не давали расслабиться, держали в узде ту часть еедуши, что хотела вернуться в полудрему красотомыслия.

Она отдернула руку от стекла и стала смотреть, как медленноисподволь тает отпечаток ее ладони.

— Нет больше сонной Тэлли, — проговорила онанараспев, усмехнулась и прижала холодную ладонь к щеке Зейна.

— Да что за… — пробормотал он и пошевелился, норовно настолько, чтобы отодвинуться от ее руки.

— Вставай, красотуля.

Зейн чуть-чуть приоткрыл глаза.

— Затемнить, — распорядился он, обращаясь кинтерфейсному браслету.

Комната исполнила его приказ: окно сделалось непрозрачным.

Тэлли встревоженно нахмурилась.

— Опять голова болит?

Порой у Зейна все еще случались тяжелые приступы мигрени,продолжавшиеся по нескольку часов, но последнее время они были уже не стольмучительные, как в первые недели после приема лекарства.

— Нет, — буркнул он. — Спать хочу.

Тэлли взяла пульт и снова сделала окно прозрачным.

— Значит, пора вставать. А то на каток опоздаем.

Зейн посмотрел на нее, приоткрыв один глаз.

— Да ну их, эти коньки! Экая мерзость…

— Нет, мерзость — это спать до вечера. Давай вставай,тогда у тебя будет ясная голова. Нам нужно быть просветленными.

— Просветленность — это полная мерзость.

Тэлли вздернула бровь, благо теперь могла это делатьсовершенно безболезненно. Как красотка-паинька, она сходила к врачам, и ейпривели лоб в полный порядок, но на память о ранении она заказала себефлэш-татуировку: черный кельтский орнамент в виде завитка над правым глазом.Завиток вращался и пульсировал в такт с биением сердца. Вдобавок Тэлли сделалаглазной пирсинг, как у Шэй, — с часиками, идущими наоборот.

— Нет ничего мерзкого в том, чтобы встряхнуться, соняты эдакий.

Тэлли снова прижала ладонь к стеклу, чтобы зарядитьсяхолодом. Интерфейсный браслет сверкал на солнце, как замерзшие деревья заокном. Наверное, уже в миллионный раз она поискала взглядом на металлическойповерхности браслета хоть тоненький шов, место спайки. Но казалось, что браслетвыковали из стали целиком, идеально рассчитав размер под запястье Тэлли. Онаосторожно подвигала браслет на руке, проверяя, не снимается ли он. Она с каждымднем становилась все стройнее.

— Кофе, пожалуйста, — сказала она ласковобраслету.

По комнате потек кофейный аромат. Зейн заворочался вкровати. Когда рука Тэлли достаточно охладилась, она прижала ее к обнаженнойгруди Зейна. Он поморщился, но отбиваться не стал — только скомкал простыню исудорожно втянул воздух сквозь зубы.

Зейн открыл глаза. Его золотые радужки светились, какхолодное зимнее солнце.

— А вот это меня здорово встряхнуло.

— Ты же говорил, что встряски — это мерзость!

Зейн улыбнулся и вяло пожал плечами.

Тэлли улыбнулась в ответ. Зейн был необыкновенно красив,когда просыпался. Дрема туманила его взгляд, прогоняя лихорадочнуюнапряженность, резкие черты лица смягчались, и в нем появлялось что-тобеспомощное, что-то от мальчишки, который потерялся и хочет есть. Тэлли никогдане говорила ему ничего такого, иначе Зейн, пожалуй, сделал бы себедополнительную пластику лица, чтобы избавиться от этого.

Тэлли пошла к кофеварке, перешагивая через кучки не отданнойв переработку одежды и грязные тарелки. Весь пол, до последнего сантиметра, былзавален вчерашними тряпками и посудой. У Зейна вечно царил беспорядок. Дверцыгардеробной не закрывались из-за избытка одежды. В таком ералаше проще простогочто-нибудь спрятать.

Прихлебывая кофе маленькими глотками, Тэлли подошла к окнудоставки и заказала обычную экипировку для катания на коньках: плотныесинтетические куртки с подкладкой из искусственного кроличьего меха, штаны снаколенниками (чтобы не больно было падать), черные шарфы и — самое главное —толстые перчатки до локтя. Пока в комнату вываливалась заказанная одежда, Тэллиотнесла Зейну чашку кофе, и он наконец начал приходить в себя.

Завтракать они не стали. Они уже целый месяц ни разу незавтракали. Ввалившись в кабину лифта, они поехали вниз, к выходу из особнякаПульхера.[7] По пути они болтали, как самые обычные красавчик икрасотка.